Уроки человечности

У меня есть внутреннее правило, которое я стараюсь соблюдать, особенно в пост: выйти за рамки рутины и сделать что-то не для себя, а для других. Не просто отказаться от скоромного, но наполнить дни реальными, осязаемыми делами. Это чувство — как смутный зов, тихий внутренний голос, который шепчет, что твоя личная «комфортная зона» — слишком тесные рамки для души.

И вот однажды судьба, или, как я верю, Промысл Божий, подсказала. Не в храме и не в беседе, а в самой обыденной обстановке — в автомобиле, в потоке машин. Я ловил волны радио, и моё внимание захватил репортаж на «Вере». Голос диктора рассказывал о добровольцах, которые едут в прифронтовые города, чтобы помогать людям: чинить крыши, восстанавливать дома, просто быть рядом.

Мысль пришла парадоксальная, даже абсурдная. Я — бизнес-аналитик. Мои рабочие инструменты — мощный ноутбук, сложные графики, многоэтажные таблицы и логические схемы. Моя стихия — цифры и стратегии, а не молоток, гвозди и рубероид. Я больше знаком с девелоперскими проектами в IT, чем с кровельными работами в зоне боевых действий.

Но тот самый внутренний голос не умолк. Он нашептывал: «А кто сказал, что помощь измеряется только профессиональными навыками?» Ладно, — отмахнулся я от сомнений, — хоть воды подам, инструменты в руки протяну. Лишние руки никогда не помешают. Была не была!

И почти на автомате, пока эта решительность не растаяла, я нашёл сайт, заполнил заявку и нажал «Отправить». Поступок, рождённый правилом добрых дел в посту (а я взял как раз отпуск во время рождественского поста) и радиоволной, стал точкой отсчёта в путешествии. Оно если и не перевернуло мой мир, то однозначно откорректировало мировоззрение.

Маршрут лежал в Ясиноватую, и я добирался своим ходом. Это путешествие с первых километров стало не просто переездом из точки А в точку Б, а постепенным, неотвратимым погружением в иную реальность — границы которой я прежде видел лишь в сводках новостей.

Уже по пути, глядя в окно, я испытал первое глухое потрясение. Мы проезжали мимо Мариуполя. Вид возрождающегося из руин города — это одно. Но сознание цеплялось за другое: бесконечную вереницу покалеченных деревьев. Они стояли вдоль дороги, как молчаливая армия инвалидов. Каждое — со своими шрамами: ободранная кора, обрубленные ветви, неестественные заломы. Ни одного целого ствола, ни одной живой кроны. Эти безмолвные свидетели войны говорили громче любых репортажей. Они были страшнее разрушенных зданий, потому что смерть бетона — трагедия, а изуродованная жизнь природы — нечто более неправильное и пугающее.

Но главное испытание ждало позже. Я подъезжал уже ночью, в густой снежной мгле, которая скрадывала контуры мира. Навигатор запутался, и я по незнанию свернул на ту самую Донецкую кольцевую. Теперь я знаю, что такое «дороги войны».

Ощущение, охватившее меня в тот час, не передать словами. Ты один в темноте, заснеженная трасса уходит в чёрную пустоту. Безмолвие в салоне давит, и единственный звук — ровный гул двигателя. Но эта тишина обманчива. Сквозь неё будто доносится эхо недавнего прошлого. Ты едешь и сжимаешь руль, зная, что каждый метр этой земли, каждая обочина, каждый придорожный кювет был кем-то отвоёван, проверен на прочность и оплачен самой высокой ценой. Эта дорога провожала меня во тьме — безмолвная и многозначительная, готовя к тому, что я увижу на рассвете.

Первый день в этой новой реальности начался не с грохота или суеты, а с затишья и единства — с молитвы. Но не той уединённой, к которой я привык в четырёх стенах своей квартиры, когда слова иногда уходят в пустоту. Это была молитва соборная. Когда десяток разных голосов сливаются в одном прошении, а слова «Господи, помилуй» наполняются не личной тревогой, а общим, соборным духом. Я впервые ощутил, насколько это духоподъёмное действие — словно невидимая стена укрепляется вокруг тебя, давая опору и заряд на грядущий день, который, как я догадывался, будет нелёгким.

После завтрака мы оперативно погрузились в микроавтобус, и он повёз нас в Авдеевку. То, что открылось за окном, не поддавалось привычному осмыслению. Город предстал в виде остовов выгоревших, разрушенных многоэтажек. Они торчали из земли, как обглоданные чёрные рёбра какого-то исполинского зверя, проигравшего битву. Но поразила не столько масштаб разрушений, сколько тишина, которая из них веяла. Она была красноречивее любого взрыва.

Мой взгляд скользил по пустым глазницам окон, и сознание, против воли, дорисовывало картины: вот здесь, в этой квартире, собирались за ужином, здесь кто-то делал уроки, здесь спорили о пустяках и строили планы на отпуск. Где они теперь? Разметала ли их судьба по разным углам? Живы ли? Эти вопросы висели в морозном воздухе тяжёлым, давящим грузом, и от них становилось невыразимо грустно.

Но именно тогда, на дне этого отчаяния, я увидел тот самый лучик, который прорезает самую густую тьму. Среди хаоса — чистый, уютный двор. Детская горка, покрашенная в яркий цвет. К нашему подъехавшему микроавтобусу подбежал большой, явно бездомный пёс. Но в его глазах не было злобы — лишь бесконечная потребность в ласке, жажда дружбы, которую он тыкал в наши ладони мокрым носом.

Из одного из уцелевших подъездов вышла женщина, старшая по дому. Её лицо было испещрено морщинами, как картой всех пережитых утрат, но в её глазах горел неугомонный огонёк жизни. Было видно, что они месяцами живут без благ цивилизации — без воды, без света, — но дух их не сломлен. Они, как та самая трава, что пробивается сквозь трещины в асфальте, упрямо тянулись к солнцу мирной жизни.

Мы поехали дальше, и на выезде мой взгляд снова зацепился за забор. На нём была кривая, наскоро нанесённая краской надпись, от которой у меня кровь похолодела в жилах: «МИН НЕТ. ПРОВЕРЕНО». Это был последний, леденящий аккорд первого дня, суровая памятка о том, в каком хрупком и опасном мире теперь приходится выживать и надеяться.

То, что я увидел в лагере добровольцев, стало для меня отдельным откровением. Меня потрясла не столько сама работа, сколько люди. География нашей маленькой сборной России была поразительной: от снежного Санкт-Петербурга до солнечного Краснодара, от столичных офисов до уральских заводов. Сюда ехали не за деньгами, не за славой, а по зову сердца. И что особенно важно, дело было не только в вере, хотя таких, как я, было большинство. Здесь были люди самых разных взглядов и убеждений, но всех нас сплавило воедино одно простое и ясное желание — помочь.

Моя история добровольца началась с крыши одного из уцелевших домов. Я, бизнес-аналитик, чьи руки привыкли к клавиатуре, а не к рубанку, ровным счётом ничего не смыслил в кровельных работах. Стыдно признаться, но я путался в названиях инструментов и с опаской смотрел на крутые скаты. Но за неделю это место стало для меня настоящим университетом жизни. Мне терпеливо объясняли, для чего нужен тот или иной материал, как правильно его укладывать, как чувствовать его поведение. Я не стал мастером, но научился чуть-чуть — хотя бы начал понимать логику процесса и представлять, что для чего нужно.

Особое впечатление произвела Наталья из Санкт-Петербурга. Хрупкая с виду, она в работе не уступала мужчинам ни в упорстве, ни в сноровке, ни в выносливости. Работать на высоте, не бояться испачкаться или устать — для неё не существовало гендерных ролей, была лишь общая задача, которую она выполняла наравне со всеми.

Мужчины в нашей бригаде, конечно, добавили в эту суровую будничную картину красок комизма. Два самых опытных товарища, наши неформальные лидеры, постоянно вступали в жаркие споры о методах работы. Это было точь-в-точь как в поговорке про «двух хозяек на кухне» — шума, споров и азарта было много, а продвижения поначалу — мало. Но в этом споре рождалась не ссора, а самое верное решение. И в итоге, посмеиваясь друг над другом и с Божьей помощью, мы ту самую крышу всё-таки починили.

Именно там, живя бок о бок с этими людьми в спартанских условиях, ты по-настоящему впитываешь забытые, но самые важные ценности. Когда на первое место выходят не деньги, не статус и не комфорт, а теплота совместно съеденной каши, чувство плеча товарища, готового подать инструмент или поддержать в трудную минуту, и тихая радость от общего дела. Ощущение братства, которое когда-то было основой всего.

Та поездка не закончилась с возвращением домой. Она поселилась во мне, как тихая, но настойчивая перемена. Прежде всего, я стал безмерно, до боли остро ценить хрупкую ткань привычного мира — тот самый, что мы в суете не замечаем: звук льющейся из крана воды, ровный гул холодильника, спокойный сон в своей кровати. Теперь я видел, как тонка эта плёнка цивилизации и как страшно её потерять.

Я остро, почти физически, ощутил простую и вечную истину: всё, что делается «под солнцем» — наши планы, карьера, материальные блага, — всё это временно и тленно, как пыль на ветру. Рушатся бетонные стены, исчезают с лица земли целые города. И остаётся лишь одно, главное — то, что творится в сердце твоём и в сердце твоего ближнего: сострадание, готовность помочь, любовь и та самая надежда, что пробивается сквозь асфальт отчаяния.

И я окончательно понял: нет лучшего лекарства для уставшей, испуганной или растерянной души, чем совместный труд и быт. Особенно когда вас объединяет по-настоящему одна, честная и добрая цель. Она, как духовный магнит, собирает осколки разбитых жизней — и тех, кто приехал помогать, и тех, кто принимает помощь, — и сплавляет их в нечто целое, прочное и живое. Этот общий труд не просто даёт крышу над головой. Он лечит невидимые раны, даёт силы смотреть вперёд и, как ничто иное, напоминает о самом важном: что мы — люди, и наше главное призвание — быть рядом и нести свет друг другу, даже в самой густой тьме.

Автор текста: Илья Журба